Из книги Шри Ауробиндо «Человеческий цикл»
На практике обнаруживается, что эти идеи не удержатся долго. Ибо обычный человек не есть еще разумное существо; возникший из долгого подрационального прошлого, он не способен естественно сформировать разумное суждение, а мыслит либо согласно своим интересам, импульсам и предрассудкам, либо согласно идеям других, более активных в разумении или быстрых в действии, кто способен каким-нибудь средством установить влияние над его умом. Второе, он еще не пользуется своим разумом, чтобы прийти к согласию со своими собратьями, а скорее, – чтобы навязать свои мнения через борьбу и конфликт с мнениями других. В виде исключения он может использовать свой разум для поиска истины, но обычно он служит для оправдания его импульсов, предрассудков и интересов, и это именно то, что определяет или, по крайней мере, обесцвечивает и обезображивает его идеалы, даже когда он научился вообще иметь идеалы. Наконец, он не пользуется своей свободой, чтобы прийти к разумному сочетанию своей жизни с жизнью других; его естественная тенденция – добиться цели своей жизни даже ценой жизни других или, как эвфемически говорится, в соревновании с жизнью других. Обнаруживается, таким образом, широкая пропасть между идеалом и первыми результатами его практики. Налицо здесь несоответствие между фактом и идеей, которое должно вести к неизбежному разочарованию и краху.
Индивидуалистический демократический идеал приводит нас в реальной практике ко все более сомнительному правлению господствующего класса, во имя демократии, невежественной, многочисленной и менее удачливой массой. Второе, поскольку идеал свободы и равенства повсюду, и не может быть больше удушаем, это должно вести к возрастающему усилию эксплуатируемых масс утвердить свое растоптанное право и обратить, если смогут, эту псевдодемократическую ложь в реальную демократическую правду; следовательно, к войне классов. Третье, это развивает неизбежно, как часть своего процесса, вечную борьбу партий, сперва немногих и простых по строению, но потом, как в настоящее время, с хаосом имён, ярлыков, программ, лозунгов. Все поднимают знамя конфликтующих идей или идеалов, но все в действительности ведут под этим флагом битву конфликтующих интересов. В конце концов, свобода индивидуалистической демократии приходит фатально к возрастающему стрессу соперничества, которое замещает упорядоченные тирании подрациональных периодов человечества чем-то вроде упорядоченного конфликта. И этот конфликт кончается выживанием не духовно, разумно или физически пригоднейших, а наиболее удачливых и витально успешных. Достаточно очевидно, что как бы не могло быть иначе, это не рациональный порядок общества; это вообще не усовершенствование, какое индивидуальный разум человека рассматривал как свой идеал или какое выступил осуществить.
Естественным выходом для первых дефектов индивидуалистской теории в практике, казалось бы, является воспитание; ибо, если человек не является по натуре рациональным существом, то мы можем надеяться, по крайней мере, что он может быть сделан образованием и тренингом чем то вроде рационального существа. Всеобщее образование, следовательно, есть неизбежный второй шаг демократического движения в его попытке рационализировать человеческое общество. Но здесь необходимы три вещи: первая - учить людей, как наблюдать и правильно познавать факты, на которых они должны формировать суждения; вторая, тренировать их думать плодотворно и здраво; третья, приспособить их к использованию своих знаний и своих мыслей эффективно для их собственного и общего блага. Способность к наблюдению и познанию, способность разумения и суждения, способность действия и высокий характер требуются для гражданства рационального порядка общества; всеобщий дефицит в любом из этих трудных реквизитов - это гарантированный источник провала. К сожалению, - даже если мы предположили, что тренинг, сделанный доступным для миллионов, сможет когда-нибудь быть такого редкого характера, - действительное образование, даваемое в наиболее передовых странах, не имело ни малейшего отношения к этим необходимостям. И точно так, как первые дефекты и неудачи демократии дали повод противникам поносить ее и превозносить превосходство или даже вполне мнимое совершенство идеального прошлого, так же первые дефекты его великого лекарства, воспитания, привели множество превосходных умов к отрицанию эффективности воспитания и его способности трансформировать человеческий ум и побудили их проклинать демократический идеал как лопнувшую фикцию.
Демократия и ее панацея образования и свободы определенно сделали кое-что для расы. Начать с того, что люди, впервые в истории распрямлены, активны и бодры, а там, где есть жизнь, есть всегда надежда на лучшее. Опять же, никакой род знания, а с ним некий род активного разумения, основанного на знании, и усиленного привычкой призываться судить и решать между конфликтующими заявками и мнениями во всех видах дел, не распространился гораздо больше, чем было возможно в прошлом. Люди прогрессивно тренируются использовать свои умы, прилагать разум к жизни, а это великое достижение. Если они и не научились еще думать за себя или думать здраво, ясно и правильно, то, по крайней мере, они теперь более способны выбирать с неким родом начального разума, как бы несовершенен он ни мог быть пока, мысль, какую они желают принять, и правило, какому они желают следовать. Равная обеспеченность образованием и равная возможность жизни никоим образом не были приобретены, но налицо гораздо большая уравненность, чем вообще была возможна в прежних состояниях общества. Но здесь новый и чудовищный дефект обнаружил себя, который оказывается фатальным для социальной идеи, породившей его. Ибо, будь даже совершенное равенство образовательной и другой возможности, - а этого пока реально нет и не может существовать в индивидуалистском состоянии общества, - на какую цель и в каком духе возможность, по всей вероятности, будет употреблена? Человек, наполовину подрациональное существо, требует трех вещей для своего удовлетворения, власти - если он может иметь ее, но - в любом случае - использования и вознаграждения его способностей и утоления его желаний. В старых обществах возможность этого могла быть получена им до некоторой степени согласно его рождению, его фиксированному статусу и использованию его способности в пределах наследственного статуса. Коль скоро этот базис однажды убран и никакой соответствующей замены не обеспечено, эти самые цели могут быть гарантированы лишь успехом в драке за единственную оставшуюся власть, власть богатства. Соответственно вместо гармоничного упорядоченного общества развилась громадная организованная состязательная система, бешено быстрое и одностороннее развитие индустриализма и, под нарядом демократии, разрастающаяся плутократическая тенденция, которая шокирует своей афишированной грубостью и размером своих пропастей и дистанций. Таковы последние результаты индивидуалистского идеала и его демократической машинизации, начальные банкротства рационального века.
Первым естественным результатом был переход рационального ума от демократического индивидуализма к демократическому социализму. Социализм, вырабатывавшийся под невыгодным обстоятельством своего рождения в бунте против капитализма, восстания против правления преуспевающего буржуа и плутократа, был вынужден пробиваться через войну классов. И хуже того, он стартовал из индустриализованной социальной системы и сам принимал поначалу чисто индустриальную и экономическую наружность. Таковы неблагоприятности, какие искажали его истинную натуру. Его истинная натура, его реальное оправдание - это попытка человеческого разума довести рациональное упорядочение общества до его осуществления, его воля избавиться от этого великого паразитического разрастания необузданного соперничества, этого гигантского препятствия для любого порядочного идеала или практики человеческой жизни. Социализм намеревается заместить систему организованной экономической баталии организованным порядком и миром. Этого нельзя больше сделать в прежних рамках искусственного или наследственного неравенства, вызванного отрицанием равной возможности и оправдываемого утверждением этой несправедливости и ее результата как вечных законов общества и Природы. Это ложь, которую разум человека больше не приемлет. Нельзя этого сделать также, по-видимому, на основе индивидуальной свободы; ибо это развалилось на практике. Социализм, следовательно, должен покончить с демократическим базисом индивидуальной свободы, даже если он обещает уважать ее или двигаться к более рациональной свободе. Он сдвигает сперва фундаментальные акценты на другие идеи и плоды демократического идеала, и он ведет этим смещением акцентов к радикальному изменению в основном принципе рационального общества. Равенство, не политическое лишь, но совершенное социальное равенство должно быть базисом. Должно быть равенство возможности для всех, но также равенство статуса для всех, ибо без последнего первое не может быть гарантированно; даже если бы оно было установлено, оно не смогло бы выжить. Это равенство, опять же, невозможно, если личное или, по крайней мере, наследственное право собственности должно существовать и, следовательно, социализм упраздняет - за исключением, в лучшем случае, малой степени - право личной собственности, как оно сейчас понимается, и ведет войну с наследственным принципом. Кто в таком случае, должен обладать собственностью? Это может быть только общество как целое. С целью оправдать эту идею социалистический принцип должен практически отрицать существование индивида или его право существовать кроме как члена общества и во имя его …
Правда этот неизбежный характер социализма отрицается или минимизируется более демократическим социалистами; ибо социалистический ум все еще несет отпечатки старых идей и лелеет надежды, которые часто предают его странным нелогичностям. Он уверяет нас, что будет комбинировать некий вид индивидуальной свободы с неумолимостями коллективистской идеи. Но, очевидно, именно к этим неумолимостям вещи должны склоняться, если коллективистская идея возобладает, а не остановится внезапно или заколеблется нерешительно посреди своего курса. Если она покажет себя такой неполноценной в логике и мужестве, очень может быть, что она быстро или в конце концов будет разрушена чуждым элементом, который она допускает, и погибнет, не изведав своих собственных возможностей. Но даже в своем наилучшем коллективистская идея содержит несколько заблуждений, несовместимых с реальными фактами человеческой жизни и натуры. И точно так, как идея индивидуалистской демократии обнаружила себя вскоре в трудностях, какие должны вести к ее дискредитации и надвигающемуся ниспровержению, идея коллективистской демократии также вполне может обнаружить себя вскоре в трудностях, которые должны вести к ее дискредитации и, в конечном счете, замещению третьей стадии неизбежной прогрессии. Свобода, защищаемая Государством, в котором все политически равны, была идеей, какую индивидуалистская демократия пыталась выработать. Равенство социальное и политическое, обеспеченное через совершенный и доскональный порядок Государством, которое есть организованная воля всего общества, - это идея, на которую социалистическая демократия опирает свое будущее. Если этому тоже не удастся преуспеть, рациональная и демократическая идея может уступить дорогу третьей форме общества, основывающей скорее подлинные, чем формальные свободу и равенство на братском товариществе в свободном обществе, идеалу интеллектуального, также как и духовного, Анархизма. (В теории коммунизма Государственный социализм - лишь переход; свободная бесклассовая без-Государственная коммунальная жизнь - это конечный идеал. Но непохоже, чтобы живая машина Государства, коль скоро она у власти, со всеми, кто заинтересован в ее поддержании, выпустила бы свою добычу, позволила бы упразднить себя без борьбы …
Жизнь отличается от механического порядка физической вселенной, с которой разум был способен победоносно обращаться именно потому, что она механична и течет незыблемо в желобе незыблемых космических привычек. Жизнь, наоборот, - это мобильная, прогрессивная и разворачивающая сила, - сила, которая суть возрастающее выражение бесконечного духа в творениях и, по мере того, как она прогрессирует, становится более и более осознающей свои тонкие вариации, потребности, многообразия. Прогресс Жизни вовлекает развитие и взаимосцепление громадного числа того, что конфликтует друг с другом и кажется часто абсолютными противоположностями противоречиями. Найти среди этих противоположностей некий принцип или почву единения, некий осуществимый рычаг примирения, который сделает возможным большее и лучшее развитие на основе гармонии, а не конфликта и борьбы, должно возрастающе становиться общей целью человечества в его активной жизнь - эволюции, если оно вообще предполагает выбраться из очень смятенного, болезненного и смутного движения жизни, из компромиссов, заключаемых Природой и невежеством, Жизнью разума и неведением Материи. Это можно сделать истинно и удовлетворительно, лишь когда душа обнаруживает себя в своей наивысшей и наиполнейшей духовной реальности и осуществляет прогрессивную восходящую трансформацию своих жизненных ценностей в таковые духа; ибо там все они найдут свою духовную истину и в этой истине - свою почву взаимного признания и примирения. Духовная - единственная истина, которой все другие суть завуалированные аспекты, блестящие маски или темные искажения, и в которой они могут найти свою правильную форму и истинное отношение друг к другу. Это работа, какую рассудок не в состоянии делать. Дело рассудка - посредничать: он должен наблюдать и понимать эту жизнь разумом и исследовать для нее направление, в каком она идет, и законы ее саморазвития на пути. Чтобы он мог нести службу, он вынужден принимать временно фиксированные точки зрения, ни одна из которых не более чем частично истина, и создавать системы, ни одна из которых не может реально выстоять как конечное выражение интегральной истины вещей. Интегральная истина вещей - это истина не разума, а духа ...
Остается вопрос, может ли анархистская мысль успешно найти удовлетворяющий социальный принцип. Ибо, если она избавится от механизма единственного практического средства рационализующей организации жизни, на чем будет она строить и чем будет она созидать? Можно утверждать в противовес анархистской неприязни, что коллективистский период, если и не последняя, то, по крайней мере, необходимая стадия в социальном прогрессе. Ибо порок индивидуализма состоит в том, что настаивая на свободном развитии и самовыражении жизни и ума или жизнь-души в индивиде он стремится преувеличить эгоизм ментального и витального существа и препятствует признанию единства с другими, на котором, и только на нем, полное саморазвитие и безопасная свобода могут быть основаны. Коллективизм, по крайней мере, настаивает на этом единстве совершенным подчинением жизни изолированного эго жизни большего группового эго, и его служба, может быть, - таким образом запечатлеть на ментальности и жизненных привычках индивида необходимость единения его жизни с жизнью других. Впоследствии, когда вновь индивид будет утверждать свою свободу, как он должен однажды, он сможет научиться делать это на основе этого единения, а не на основе своей отдельной эгоистической жизни. Это вполне может быть намерением Природы в человеческом обществе в его движении к коллективистскому принципу социальной жизни. Коллективизм может сам, наконец, осознать эту цель и, если он может, модифицировать свой доминантный принцип достаточно далеко, чтобы допустить свободное индивидуальное развитие на основе единства и тщательно гармонизированного общего существования. Но чтобы сделать это, он должен сперва одухотворить себя и трансформировать саму душу своего вдохновляющего принципа: он не может делать это на основе логического разума и механически-научного упорядочения жизни.
Анархистской мысли, хотя она еще и не нашла никакой уверенной формы, не остается ничего другого, как развиваться пропорционально возрастанию давления общества на индивида, поскольку есть нечто в этом давлении, что недолжно угнетает необходимый элемент человеческого совершенства. Нам нет необходимости придавать много важности более грубому витальному или неистовому анархизму, который стремится насильственно реагировать против социального принципа или провозглашает право человека "жить своей жизнью" в эгоистическом или грубо витальном смысле. Но есть более высокая, интеллектуальная анархистская мысль, которая в своей цели и формуле возвещает и доводит до ее самых дальних логических заключений очень реальную истину природы и божественного в человеке. В его бунте противоположного преувеличения социального принципа мы находим его заявляющим, что всякое правление человеком человека силой принуждения есть зло, насилие, подавление или деформация естественного принципа добра, который иначе бы рос и преобладал для совершенства человеческой расы. Даже сам социальный принцип подвергается сомнению и считается подверженным чему-то вроде падения в человеке из естественного в неестественный и искусственный принцип жизни.
Чрезмерность и внутренне присущая слабость этой исключительной идеи достаточно очевидна. Человек не живет в действительности как изолированное существо, не может он также и расти благодаря изолированной свободе. Он растет благодаря своим отношениям с другими, и его свобода должна упражнять себя в прогрессирующей гармонизации себя со свободой его собратьев. Социальный принцип, следовательно, невзирая на формы, какие он принимает, должен быть совершенно оправдан, даже если ничем другим, то необходимостью общества как полигона отношений, который предоставляет индивиду его возможность для роста к большему совершенству. Мы имеем поистине старую догму, что человек был изначально безгрешен и совершенен; концепция первого идеального состояния человечества как гармоничного счастья первой свободной и естественной жизни, в которой никакого социального закона или понуждения не существовало, потому что ни в каком не было нужды, так же стара, как Махабхарата. Но даже эта теория вынуждена признать соскальзывание вниз человека с его естественного совершенства. Падение не было вызвано внесением социального принципа в устроение его жизни, а скорее социальный принцип и правительственный метод принуждения должен был быть введен как результат падения. Если, напротив, мы отнесемся к эволюции человека не как к падению с совершенства, а как к постепенному восхождению, вырастанию из подрационального статуса его бытия, то ясно, что лишь социальным принуждением витального и физического инстинктов его подрационального эгоизма, подчинением нуждам и законам социальной жизни мог бы этот рост быть осуществлен в широком диапазоне. Ибо в своей первоначальной грубости подрациональные инстинкты не корректируют себя вполне добровольно без давления необходимости и принуждения, а лишь восстановлением закона иного, чем их собственный, который учит их в итоге возвести еще более великий закон внутри для их собственной коррекции и оправдания. Принцип социального принуждения не может всегда или, возможно, никогда использоваться совершенно мудро, - он есть закон человеческого несовершенства, несовершенный сам по себе и всегда будет несовершенен в своем методе и результате; но на ранних стадиях его эволюции он был явно неизбежен, и до тех пор, пока человек не вырастет из причин его необходимости, он не может быть реально готов к анархическому принципу жизни.
Но в то же самое время ясно, что чем больше внешний закон замещается внутренним законом, тем ближе человек подвинется к своему истинному и естественному совершенству. И совершенное социальное государство должно быть таким, в каком правительствующее принуждение упраздняется, и человек способен жить со своими собратьями в свободном согласии и содействии. Но каким средством он должен быть подготовлен к этому великому и трудному завершению? Интеллектуальный анархизм полагается на две силы в человеческом существе, из которых первая - просвещение его разума; ум человека, просвещенный, будет требовать свободы для себя, но будет равно признавать то же право в других. Точное уравнивание возникнет само на почве истинной нашедшей себя и неизвращенной человеческой натуры. Можно постичь, что этого достаточно, хотя едва ли без значительного изменения и прогресса в ментальных способностях человека, если бы жизнь могла быть прожита в преобладающей изоляции, с малым лишь числом точек необходимого контакта с жизнями других. В действительности наше существование тесно связано с существованием вокруг нас, и существует общая жизнь, общая работа, общее усилие и устремление, без которых человечество не может расти к своей полной высоте и широте. Чтобы гарантировать координацию и предотвратить стычки и конфликты в этом постоянном контакте, нужна другая сила, чем просветленный интеллект. Анархистская мысль находит эту силу в естественном человеческом сочувствии, на которое, если ему дать свободную игру в правильных условиях, можно положиться в обеспечении естественной кооперации: апелляция осуществляется к тому, что американский поэт называет любовь товарищей, к принципу братства, к третьему и самому пренебрегаемому элементу известной революционной формулы. Свободное равенство, основанное на спонтанной кооперации, не на правительствующей силе и социальном принуждении, - вот наивысший анархистский идеал.
Это, кажется, привело бы нас либо к свободно-кооперативному коммунизму, унифицированной жизни, где труд и собственность всех представлены на благо всех, либо к тому, что лучше можно назвать коммунализмом, свободное согласие индивида жить в обществе, где справедливая свобода его индивидуальности будет признаваться, но излишки его труда и приобретений будут использоваться или отдаваться им без протеста на общее благо по естественному кооперативному импульсу. Строжайшая школа анархизма отвергает всякий компромисс с коммунизмом. Трудно увидеть как без-государственный коммунизм, какой предполагается конечной целью Российского идеала сможет действовать в широком и сложном диапазоне, навязываемом современной жизнью. И конечно, неясно, как даже свободный коммунизм может быть установлен и поддерживаем без какого-либо вида правительствующей силы и социального принуждения, или как он сможет не упасть в конце концов либо в одну сторону, в жесткий коллективизм, либо в другую, к борьбе, анархии и крушению. Ибо логический ум при построении своей социальной идеи не берет достаточно во внимание подрациональный элемент в человеке, витальный эгоизм, к которому наиболее активная и эффективная часть его натуры привязана: это его наиболее постоянный мотив, и он сокрушает в конце концов все калькуляции идеализирующего рассудка, аннулирует его разработанные системы или приемлет лишь немногое, что может ассимилировать к своей нужде или цели. Если этот сильный элемент, эта эго-сила в нем слишком затенена, запугана и подавлена, слишком сильно рационализована, слишком отрицается в отправлении, тогда жизнь человека становится искусственной, тяжеловерхой, бедной соками жизни, механической, несозидательной. А с другой стороны, если она не подавляется, она стремится в конце концов утвердить себя и расстроить планы рациональной стороны человека, т.к. она содержит в себе силы, чье правильное удовлетворение или чей конечный способ трансформации разум не может открыть. Если бы разум был тайным, наивысшим законом вселенной или если бы человек ментальный был ограничен ментальностью, для него было бы возможным силой разума высвободиться из господства подрациональной Природы, какое он наследует от животного. Он мог бы тогда надежно жить в его наилучшем человеческом я как осовершененное, рациональное и сочувствующее существо, уравновешенное и хорошо упорядоченное во всех частях, саттвический человек Индийской философии, это была бы вершина его возможностей, его осуществление. Но его натура скорее переходная; рациональное существо лишь срединный период эволюции Природы. Рациональное удовлетворение не может не дать ему безопасность от напора снизу, не избавить его от тяготения к верху. Если бы это было не так, идеал интеллектуального Анархизма мог бы быть более осуществимым, как и более приемлемым в качестве теории того, чем человеческая жизнь могла бы быть в ее разумном совершенстве; но поскольку человек есть то, что он есть, мы вынуждены в конце концов целиться выше и идти дальше.
Духовный или одухотворенный анархизм, могло бы показаться подошел ближе к реальному решению или, по крайней мере, коснулся чего-то в нем издалека. В том, как он выражает себя в нынешний день, много чрезмерного и несовершенного. Его провидцы, кажется, часто проповедуют невозможное самоотречение витальной жизни и аскетизм, который вместо очищения и трансформирования витального существа стремится подавить и даже убить его; сама жизнь обедняется или иссушается этой суровой строгостью в самых своих истоках. Увлеченные высоко простершимся духом бунта, эти пророки осуждают цивилизацию как провал из-за ее витальных чрезмерностей, но возводят противоположную чрезмерность, которая могла бы вполне исцелить цивилизацию от некоторых из ее вопиющих провалов и уродств, но также лишила бы нас многих реальных и ценных обретений. Но независимо от этих эксцессов слишком логичной мысли и одностороннего импульса, независимо от неспособности любого "изма" выразить истину духа, которая превосходит все подобные разделения, мы, кажется, здесь близки к реальному выходу, открытию движущей силы. Решение лежит не в разуме, а в душе человека, в его духовных тенденциях. Именно духовная внутренняя свобода единственно может создать совершенный человеческий порядок. Именно духовное, большее, чем рациональное просвещение единственно может осветить витальную природу человека и наложить гармонию на ее себя-искания, антагонизмы и разлады. Более глубокое братство, доселе не найденный закон любви - это единственный надежный фундамент, возможный для совершенной социальной эволюции, ничто иное не может заменить его. Но это братство и любовь не будет действовать витальными инстинктами или рассудком, где их могут встретить, сбить с толку и отклонить противоположные рассуждения и другие инстинкты. Не будет оно также основывать себя в природном сердце человека, где имеется множество других страстей, чтобы воевать с ним. Именно в душе он найдет свои корни; любовь, которая основана на более глубокой истине нашего бытия, братство или, скажем, - ибо это другое чувствование, чем какое либо витальное или ментальное чувство братства, более спокойная более прочная движущая сила, - духовное товарищество, которое есть выражение внутренней реализации единства. Ибо так только эгоизм может исчезнуть, а истинный индивидуализм уникальной божественности в каждом человеке может основать себя на истинном коммунизме равной божественности в расе…
Это то решение, которому можно возразить, что оно откладывает достижение лучшего человеческого общества на отдаленное время в будущей эволюции расы. Ибо никакая машинерия, изобретенная разумом, не может осовершенить ни индивида, ни коллективного человека; внутреннее изменение необходимо в человеческой натуре, изменение слишком трудное, чтобы быть когда-нибудь достигнуто кроме как немногими. Это не непреложно; но в любом случае если это не решение, тогда нет решения; если это не путь, тогда нет пути для человеческого рода. Тогда земная эволюция должна пойти за человека, как она пошла за животное, и более великая раса должна прийти, которая будет способна к духовному изменению, должна быть порождена форма жизни, которая ближе к божественной. В конце концов, нет логической необходимости для заключения, что изменение не может начаться вообще, потому что совершенство невозможно тотчас. Решающий поворот человечества к духовному идеалу, начало постоянного восхождения и водительства к высотам не могут быть вообще невозможными, даже если вершины достижимы сперва лишь для пионеров, немногих и сильно отдаленных от поступи расы. И это начало может оказать нисхождение влияния, какое изменит разом всю жизнь человечества в ее ориентации и расширит навсегда, как это сделало развитие его разума и более чем какое-либо развитие разума, его потенциальности и всю его структуру.
|
| Категория: Другое | Добавил: Moskalev (04.11.2010)
|
| Просмотров: 688
|
|
Меню
|